Неточные совпадения
Рождалось какое-то совсем особенное
чувство, в котором первенствующее значение принадлежало не столько инстинкту личного самосохранения, сколько опасению за человеческую
природу вообще.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное
чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром:
чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к
природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Да, и штабс-капитан: в сердцах простых
чувство красоты и величия
природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах и на бумаге.
Нельзя, однако же, сказать, чтобы
природа героя нашего была так сурова и черства и
чувства его были до того притуплены, чтобы он не знал ни жалости, ни сострадания; он чувствовал и то и другое, он бы даже хотел помочь, но только, чтобы не заключалось это в значительной сумме, чтобы не трогать уже тех денег, которых положено было не трогать; словом, отцовское наставление: береги и копи копейку — пошло впрок.
— Женщины, которые из
чувства ложного стыда презирают себя за то, что
природа, создавая их, грубо наглупила. И есть девушки, которые боятся любить, потому что им кажется: любовь унижает, низводит их к животным.
— Знаете, Лидия жаловалась на
природу, на власть инстинкта; я не понимала ее. Но — она права! Телепнева — величественно, даже до слез красива, именно до слез радости и печали, право — это так! А ведь
чувство она будит лошадиное, не правда ли?
Андрей часто, отрываясь от дел или из светской толпы, с вечера, с бала ехал посидеть на широком диване Обломова и в ленивой беседе отвести и успокоить встревоженную или усталую душу, и всегда испытывал то успокоительное
чувство, какое испытывает человек, приходя из великолепных зал под собственный скромный кров или возвратясь от красот южной
природы в березовую рощу, где гулял еще ребенком.
Часто погружались они в безмолвное удивление перед вечно новой и блещущей красотой
природы. Их чуткие души не могли привыкнуть к этой красоте: земля, небо, море — все будило их
чувство, и они молча сидели рядом, глядели одними глазами и одной душой на этот творческий блеск и без слов понимали друг друга.
Но среди этой разновековой мебели, картин, среди не имеющих ни для кого значения, но отмеченных для них обоих счастливым часом, памятной минутой мелочей, в океане книг и нот веяло теплой жизнью, чем-то раздражающим ум и эстетическое
чувство; везде присутствовала или недремлющая мысль, или сияла красота человеческого дела, как кругом сияла вечная красота
природы.
Он почувствовал себя почти преступником, что, шатаясь по свету, в холостой, бесприютной жизни своей, искал привязанностей, волоча сердце и соря
чувствами, гоняясь за запретными плодами, тогда как здесь сама
природа уготовила ему теплый угол, симпатии и счастье.
Да и многое из самых сильных
чувств и движений
природы нашей мы пока на земле не можем постичь, не соблазняйся и сим и не думай, что сие в чем-либо может тебе служить оправданием, ибо спросит с тебя судия вечный то, что ты мог постичь, а не то, чего не мог, сам убедишься в том, ибо тогда все узришь правильно и спорить уже не станешь.
Он так сжился с
природой, что органически всем своим существом мог предчувствовать перемену погоды. Как будто для этого у него было еще шестое
чувство.
Если бы от
природы была во мне сила создать что-нибудь маленькое новое в науке, я от этого
чувства приобрел бы силу пересоздать науку.
Благое
чувство,
Великий дар
природы, счастье жизни,
Весенний цвет ее!
Природа с своими вечными уловками и экономическими хитростями дает юность человеку, но человека сложившегося берет для себя, она его втягивает, впутывает в ткань общественных и семейных отношений, в три четверти не зависящих от него, он, разумеется, дает своим действиям свой личный характер, но он гораздо меньше принадлежит себе, лирический элемент личности ослаблен, а потому и
чувства и наслаждение — все слабее, кроме ума и воли.
Я много раз задумывался над тем, действительно ли сильно во мне
чувство греха, греха личного, греха человеческой
природы вообще.
Русские же, менее чувственные по
природе, представляют себе совсем иное — ценность
чувства, не зависящего от социального закона, свободу и правдивость.
Природа, населенная духами по-язычески и вызывавшая
чувство страха перед демонами, не могла быть познана, и ею нельзя было овладеть.
Пока я плыл по Амуру, у меня было такое
чувство, как будто я не в России, а где-то в Патагонии или Техасе; не говоря уже об оригинальной, не русской
природе, мне всё время казалось, что склад нашей русской жизни совершенно чужд коренным амурцам, что Пушкин и Гоголь тут непонятны и потому не нужны, наша история скучна и мы, приезжие из России, кажемся иностранцами.
Живое
чувство родной
природы, чуткая оригинальная связь с непосредственными источниками народной мелодии сказывались в импровизации, которая лилась из-под рук слепого музыканта.
Зато у Иохима было непосредственное музыкальное
чувство, он любил и грустил и с любовью своей, и с тоской обращался к родной
природе.
Каково должно быть извращение человеческой
природы в этом ужасном семействе, когда даже
чувство самосохранения принимает здесь столь рабскую форму!..
Здесь, напротив, беспрестанно новые живописные места и предметы останавливают и развлекают мое внимание, а весенняя
природа вселяет в душу отрадные
чувства — довольства настоящим и светлой надежды на будущее.
«Прощай, — говорил он, покачивая головой и хватаясь за свои жиденькие волосы, — прощай, город поддельных волос, вставных зубов, ваточных подражаний
природе, круглых шляп, город учтивой спеси, искусственных
чувств, безжизненной суматохи!
— За тех, кого они любят, кто еще не утратил блеска юношеской красоты, в ком и в голове и в сердце — всюду заметно присутствие жизни, в глазах не угас еще блеск, на щеках не остыл румянец, не пропала свежесть — признаки здоровья; кто бы не истощенной рукой повел по пути жизни прекрасную подругу, а принес бы ей в дар сердце, полное любви к ней, способное понять и разделить ее
чувства, когда права
природы…
Говор струй, шепот листьев, прохлада и подчас самое молчание
природы — все рождало думу, будило
чувство.
Мы так привыкли смешивать искусство с
природою, что очень часто те явления
природы, которые никогда не встречали в живописи, нам кажутся неестественными, как будто
природа ненатуральна, и наоборот: те явления, которые слишком часто повторялись в живописи, кажутся нам избитыми, некоторые же виды, слишком проникнутые одной мыслью и
чувством, встречающиеся нам в действительности, кажутся вычурными.
Дмитрий ничего не сказал мне, видимо, недовольный тем, что на его признание, которое, вероятно, стоило ему труда, я отвечал, обращая его внимание на
природу, к которой он вообще был хладнокровен.
Природа действовала на него совсем иначе, чем на меня; она действовала на него не столько красотой, сколько занимательностью; он любил ее более умом, чем
чувством.
Сомнения нет, что эти легендарные господа способны были ощущать, и даже, может быть, в сильной степени,
чувство страха, — иначе были бы гораздо спокойнее и ощущение опасности не обратили бы в потребность своей
природы.
Но так как Арина Петровна с детства почти безвыездно жила в деревне, то эта бедная
природа не только не казалась ей унылою, но даже говорила ее сердцу и пробуждала остатки
чувств, которые в ней теплились.
Над их вершинами крутыми,
На скате каменных стремнин,
Питаюсь
чувствами немыми
И чудной прелестью картин
Природы дикой и угрюмой...
Так мы расстались. С этих пор
Живу в моем уединенье
С разочарованной душой;
И в мире старцу утешенье
Природа, мудрость и покой.
Уже зовет меня могила;
Но
чувства прежние свои
Еще старушка не забыла
И пламя позднее любви
С досады в злобу превратила.
Душою черной зло любя,
Колдунья старая, конечно,
Возненавидит и тебя;
Но горе на земле не вечно».
— Я его, признаюсь вам, я его наговорной водой всякий день пою. Он, конечно, этого не знает и не замечает, но я пою, только не помогает, — да и грех. А отец Савелий говорит одно: что стоило бы мне его куда-то в Ташкент сослать. «Отчего же, говорю, еще не попробовать лаской?» — «А потому, говорит, что из него лаской ничего не будет, у него, — он находит, — будто совсем
природы чувств нет». А мне если и так, мне, детки мои, его все-таки жалко… — И просвирня снова исчезла.
Матвей глядел на все это со смешанным
чувством: чем-то родственным веяло на него от этого простора, где как будто еще только закипала первая борьба человека с
природой, и ему становилось грустно: так же вот где-нибудь живут теперь Осип и Катерина, а он… что будет с ним в неведомом месте после всего, что он наделал?
У него не было любимых предметов, как не было любимых людей, — и потому
природа могла только в одну сторону действовать на его
чувства, только угнетать их.
Потому-то вся
природа казалась ему проникнутою мелкими человеческими
чувствами.
Ах, Андрей, Андрей, прекрасно это солнце, это небо, все, все вокруг нас прекрасно, а ты грустишь; но если бы в это мгновение ты держал в своей руке руку любимой женщины, если б эта рука и вся эта женщина были твои, если бы ты даже глядел ее глазами, чувствовал не своим, одиноким, а ее
чувством, — не грусть, Андрей, не тревогу возбуждала бы в тебе
природа, и не стал бы ты замечать ее красоты; она бы сама радовалась и пела, она бы вторила твоему гимну, потому что ты в нее, в немую, вложил бы тогда язык!
— Заметил ли ты, — начал вдруг Берсенев, помогая своей речи движениями рук, — какое странное
чувство возбуждает в нас
природа?
Он шел и чувствовал, что он помпадур. Это
чувство ласкало, нежило, манило его. Ни письмоводителя, ни квартального, ни приставов — ничего не существовало для него в эту минуту. Несмотря на утренний полусумрак, воздух казался проникнутым лучами; несмотря на глубокое безмолвие,
природа казалась изнемогающею под бременем какого-то кипучего и нетерпеливо-просящегося наружу ликования. Он знал, что он помпадур, и знал, куда и зачем он идет. Грудь его саднило, блаженство катилось по всем его жилам.
С возвращением в Уфу к обыденной, праздной, городской жизни, вероятно, всё бы это усилилось; но тяжкое, страдальческое положение уже действительно умирающего отца поглотило все тревоги, наполнило собою ум и
чувства Софьи Николавны, и она предалась вся безраздельно, согласно закону своей нравственной
природы,
чувству дочерней любви.
Посматривал он еще на горы и небо, и ко всем его воспоминаниям и мечтам примешивалось строгое
чувство величавой
природы.
— И этого нет, потому что и в пороках есть своя обязательная хронология. Я не хочу сказать, что именно я лучше — все одинаковы. Но ведь это страшно, когда человек сознательно толкает себя в пропасть… И чистота
чувства, и нетронутость сил, и весь духовный ансамбль — куда это все уходит? Нельзя безнаказанно подвергать
природу такому насилию.
Конечно, не найдется почти ни одного человека, который был бы совершенно равнодушен к так называемым красотам
природы, то есть: к прекрасному местоположению, живописному далекому виду, великолепному восходу или закату солнца, к светлой месячной ночи; но это еще не любовь к
природе; это любовь к ландшафту, декорациям, к призматическим преломлениям света; это могут любить люди самые черствые, сухие, в которых никогда не зарождалось или совсем заглохло всякое поэтическое
чувство: зато их любовь этим и оканчивается.
Противоестественное воспитание, насильственные понятия, ложное направление, ложная жизнь — все это вместе стремится заглушить мощный голос
природы и часто заглушает или дает искаженное развитие этому
чувству.
Чтобы заглушить мелочные
чувства, он спешил думать о том, что и он сам, и Хоботов, и Михаил Аверьяныч должны рано или поздно погибнуть, не оставив в
природе даже отпечатка. Если вообразить, что через миллион лет мимо земного шара пролетит в пространстве какой-нибудь дух, то он увидит только глину и голые утесы. Все — и культура, и нравственный закон — пропадет и даже лопухом не порастет. Что же значат стыд перед лавочником, ничтожный Хоботов, тяжелая дружба Михаила Аверьяныча? Все это вздор и пустяки.
Рано-рано утром он встал прежде всех в доме и, мучительно-волнуемый какими-то затаенными, невыраженными порывами юности, без цели вышел в сад, оттуда в лес, и среди майской, сильной, сочной, но спокойной
природы, долго бродил один, без всяких мыслей, страдая избытком какого-то
чувства и не находя выражения ему.
Астров. Э! (Жест нетерпения.) Останьтесь, прошу вас. Сознайтесь, делать вам на этом свете нечего, цели жизни у вас никакой, занять вам своего внимания нечем, и, рано или поздно, все равно поддадитесь
чувству, — это неизбежно. Так уж лучше это не в Харькове и не где-нибудь в Курске, а здесь, на лоне
природы… Поэтично по крайней мере, даже осень красива… Здесь есть лесничество, полуразрушенные усадьбы во вкусе Тургенева…
Войницкий. Сейчас пройдет дождь, и все в
природе освежится и легко вздохнет. Одного только меня не освежит гроза. Днем и ночью, точно домовой, душит меня мысль, что жизнь моя потеряна безвозвратно. Прошлого нет, оно глупо израсходовано на пустяки, а настоящее ужасно по своей нелепости. Вот вам моя жизнь и моя любовь: куда мне их девать, что мне с ними делать?
Чувство мое гибнет даром, как луч солнца, попавший в яму, и сам я гибну.
Он никогда не жаловался ни на что ни себе, ни людям, а, огорченный чем-нибудь, только уходил к общей нашей матери-природе, которая всегда умеет в меру успокоить оскорбленное эстетическое
чувство или восстановить разрушенный мир с самим собой.
И в
чувстве собственности, и в
чувстве союза семейного не может быть сделок, ибо это даже не принципы, а естественное влечение человеческой
природы.